простила: она уж умерла... Что ж? Царство ей
небесное! Теперь она сама, чай, раскаивается. Бог с ней! А я человек
незлобивый. Куда мне! Нет, батюшка; мне только век-то свой дожить
как-нибудь.
Шпуньдик. Что вы такое говорите, Катерина Савишна!.. Вы еще не так
стары...
Пряжкина. И-и-и, помилуйте, батюшка! Конечно, Бондоидина, генеральша,
мне ровесница была, а уж на лицо гораздо постарше казалась. Даже мне
удивлялась. (Прислушиваясь.) Ахти, кажись, Маша... нет. Нет; это ничего. Это
у меня в ушах шумит. У меня завсегда перед обедом в ушах шумит, Филипп
Егорыч, а не то вдруг под ложечку подопрет, так подопрет, даже дух захватит.
Отчего бы это, батюшка? Мне одна знакомая лекарка советует конопляным маслом
на ночь живот растирать, как вы думаете? А лекарка она хорошая, даром что
арапка. Черна, представьте, как голенище, а рука прелегкая-легкая...
Шпуньдик. Отчего же? Попробуйте. Иногда, знаете, средства, так сказать,
простые удивительно помогают. Я вот своих ближних лечу. Вдруг эдак знаете, в
голову придет: сем, попробую, например, это средство. И что ж? глядишь,
помогло. Я старосту своего от водяной дегтем вылечил: мажь, говорю, и
только. И вылечил, вообразите вы себе!
Пряжкина. Да, да, да; это бывает-с, а все бог, все бог. Во всем его
святая воля.
Шпуньдик. Ну, конечно, я воображаю, здесь доктора, все первые ученые,
немцы самые лучшие. А мы, степнячки, в глуши, так сказать, прозябаем; нам за
докторами не посылать-стать: мы по простоте живем, конечно.
Пряжкина. Да оно и лучше, по простоте-то, Филипп Егорыч; а в этих
докторах, в этих ученых мало толку, батюшка вы мой. Вот не хуже Петра
Ильича. А кто виноват? Сами мы виноваты. Ведь вот, например, хоть бы Михайло
Иваныч: ну, скажите сами, разве ему след у себя чужую девицу воспитывать,
разве след? Его дело, что ли, ее замуж выдавать? мужское это разве дело? Он
ее облагодевствовать хотел- ну, что ж, и дай бог ему здоровья, а не в свое
дело все-таки не след ему было мешаться; ведь не след - скажите?
Шпуньдик. Оно, положим, не след, точно. Это дело женское. Да ведь не
всегда оно и вашей-то сестре удается. Вот у нас соседка есть, Перехрянцева,
Олимпиада; три дочки у ней на руках, и все невестами побывали, а замуж хоть
бы одна вышла. Последний жених даже ночью в трескучий мороз из дому бежал.
Старуха Олимпиада, говорят, ему вся растрепе, из слухового окна кричала:
"Постойте, постойте, позвольте объясниться", а он по сугробам - зайцем,
зайцем, да и был таков.
Пряжкина. На грех, мастера нет, батюшка, Филипп Егорыч... Оно точно...
А все-таки, коли бы меня послушались... У меня в предмете был человечек, то
есть я вам скажу, просто первый сорт - что в рот, то спасибо. (Целует концы
своих пальцев.) Да-с! (Со вздохом.) Да что! Теперь все это в воду кануло. А
пойду посмотрю-ка я на Машу... Что она делает? Чай, все еще спит, моя
голубушка. Что-то она скажет, как проснется, как узнает!.. (Опять хнычет.)
Ах, батюшки мои, батюшки мои! что с нами будет? Что ж это Михайло Иваныч не
возвращается? уж не случилось ли что с ним? Не убили ли его? Уж пришибут
его, моего голубчика!
Шпуньдик. Да помилуйте, хоть оно отсюда и близко, все-таки время нужно.
Туда да назад, ну и у него ведь он посидит... надо ж объясниться.
Пряжкина. Да, да, батюшка, оно точно... а только мне сдается, ох, не к
добру все это, ох, не к добру! Изуродует он-его, Филипп Егорыч, просто
изуродует.
Шпуньдик. Э, полноте!
Пряжкина. Ну, вот увидите... Я никогда не ошибаюсь, батюшка вы мой...
я, поверьте, я уж знаю... Вы не глядите на него, на Петра Ильича-то, что он
таким смиренным прикидывается... Первый разбойник!
Шпуньдик. Да нет...
Пряжкина. Да уж поверьте же мне. Просто изобьет его, в кровь изобьет.
Шпуньдик. Какая же вы, матушка, странная... что мы, в разбойничьем
вертепе, что ли, живем? Здесь не велено' драться никому. На то здесь власть.
Что вы? перекреститесь!
Пряжкина. Просто скажет ему: "Да как ты меня беспокоить смеешь? Да
пропадайте вы совсем с вашей Марьей Васильевной... Да с чего ты это, старый
пес, взял?" Да в зубы его, в зубы.
Шпуньдик. Полноте! что вы? Как это можно, право?
Пряжкина. Так-таки в зубочки его и треснет; ох, треснет он его, моего
родимого!
Шпуньдик. Эх, Катерина Савишна!
Пряжкина (начиная плакать). Треснет, Филипп Егорыч, треснет...
Ванька-Каин эдакой...
Шпуньдик. А я вас еще за благоразумную женщину считал!
Пряжкина (рыдая). Ох, треснет, голубчик вы мой!.,
Шпуньдик (с досадой). Ну, положим, треснет.
Пряжкина (утирая слезы). И ништо ему, и ништо ему.
Шпуньдик (оглядываясь). Да вот и он сам!
Пряжкина оборачивается: из передней входит М о ш к и н в шапке и
шубе Он медленно идет до середины сцены, уронив руки и неподвижно
уставив глаза на пол Стратилат идет за ним.
Пряжкина и Шпуньдик (вскакивая вместе). Ну, что? Ну, что?
Мошкин (не глядя на них). Съехал!
Шпуньдик. Съехал?
Мошкин. Да, |
