ней крошки белого хлеба и бросала их
небольшой семейке воробьев, которые, с свойственной им трусливою дерзостью,
прыгали и чирикали у самых ее ног. Слабый ветер, шевеля в листьях ясеня,
тихонько двигал взад и вперед, и по темной дорожке, и по желтой спине Фифи,
бледно-золотые пятна света; ровная тень обливала Аркадия и Катю; только
изредка в ее волосах зажигалась яркая полоска. Они молчали оба; но именно в
том, как они молчали, как они сидели рядом, сказывалось доверчивое
сближение; каждый из них как будто и не думал о своем соседе, а втайне
радовался его близости. И лица их изменились с тех пор, как мы их видели в
последний раз: Аркадий казался спокойнее, Катя оживленнее, смелей.
- Не находите ли вы, - начал Аркадий, - что ясень по-русски очень
хорошо назван: ни одно дерево так легко и ясно не сквозит на воздухе, как
он.
Катя подняла глаза кверху и промолвила: "Да", а Аркадий подумал: "Вот
эта не упрекает меня за то, что я красиво выражаюсь".
- Я не люблю Гейне, - заговорила Катя, указывая глазами на книгу,
которую Аркадий держал в руках, - ни когда он смеется, ни когда он плачет; я
его люблю, когда он задумчив и грустит.
- А мне нравится, когда он смеется, - заметил Аркадий.
- Это в вас еще старые следы вашего сатирического направления...
("Старые следы! - подумал Аркадий. - Если б Базаров это слышал!") Погодите,
мы вас переделаем.
- Кто меня переделает? Вы?
- Кто? - Сестра; Порфирий Платонович, с которым вы уже не ссоритесь;
тетушка, которую вы третьего дня проводили в церковь.
- Не мог же я отказаться! А что касается до Анны Сергеевны, она сама,
вы помните, во многом соглашалась с Евгением.
- Сестра находилась тогда под его влиянием, так же как и вы.
- Как и я! Разве вы замечаете, что я уже освободился из-под его
влияния?
Катя промолчала.
- Я знаю, - продолжал Аркадий, - он вам никогда не нравился.
- Я не могу судить о нем.
- Знаете ли что, Катерина Сергеевна? Всякий раз, когда я слышу этот
ответ, я ему не верю... Нет такого человека, о котором каждый из нас не мог
бы судить! Это просто отговорка.
- Ну, так я вам скажу, что он... не то что мне не нравится, а я
чувствую, что и он мне чужой, и я ему чужая... да и вы ему чужой.
- Это почему?
- Как вам сказать... Он хищный, а мы с вами ручные.
- И я ручной?
Катя кивнула головой.
Аркадий почесал у себя за ухом.
- Послушайте, Катерина Сергеевна: ведь это, в сущности, обидно.
- Разве вы хотели бы быть хищным?
- Хищным нет, но сильным, энергическим.
- Этого нельзя хотеть... Вот ваш приятель этого и не хочет, а в нем это
есть.
- Гм! Так вы полагаете, что он имел большое влияние на Анну Сергеевну?
- Да. Но над ней никто долго взять верх не может, - прибавила Катя
вполголоса.
- Почему вы это думаете?
- Она очень горда... я не то хотела сказать... она очень дорожит своею
независимостью.
- Кто же ею не дорожит? - спросил Аркадий, а у самого в уме мелькнуло:
"На что она?" - "На что она?" - мелькнуло и у Кати. Молодым людям, которые
часто и дружелюбно сходятся, беспрестанно приходят одни и те же мысли.
Аркадий улыбнулся и, слегка придвинувшись к Кате, промолвил шепотом:
- Сознайтесь, что вы немножко ее боитесь.
- Кого?
- Ее, - значительно повторил Аркадий.
- А вы? - в свою очередь спросила Катя.
- И я; заметьте, я сказал: и я.
Катя погрозила ему пальцем.
- Это меня удивляет, - начала она, - никогда сестра так не была
расположена к вам, как именно теперь, гораздо больше, чем в первый ваш
приезд.
- Вот как!
- А вы этого не заметили? Вас это не радует?
Аркадий задумался.
- Чем я мог заслужить благоволение Анны Сергеевны? Уж не тем ли, что
привез ей письма вашей матушки?
- И этим, и другие есть причины, которых я не скажу.
- Это почему?
- Не скажу.
- О! я знаю: вы очень упрямы.
- Упряма.
- И наблюдательны.
Катя посмотрела сбоку на Аркадия.
- Может быть, вас это сердит? О чем вы думаете?
- Я думаю о том, откуда могла прийти вам эта наблюдательность, которая
действительно есть в вас. Вы так пугливы, недоверчивы; всех чуждаетесь...
- Я много жила одна: поневоле размышлять станешь. Но разве я всех
чуждаюсь?
Аркадий бросил признательный взгляд на Катю.
- Все это прекрасно, - продолжал он, - но люди в вашем положении, я
хочу сказать с вашим состоянием, редко владеют этим даром; до них, как до
царей, истине трудно дойти.
- Да ведь я не богатая.
Аркадий изумился и не сразу понял Катю. "И в самом деле, имение-то все
сестрино!" - пришло ему в голову; эта мысль ему не была неприятна.
- Как вы это хорошо сказали! - промолвил он.
- А что?
- Сказали хорошо; просто, не стыдясь и не рисуясь. Кстати: я воображаю,
в чувстве человека, который знает и говорит, что он беден, должно быть
что-то особенное, какое-то своего рода тщеславие.
- Я ничего этого не испытала по милости сестры; я упомянула о своем
состоянии только потому, что к слову пришлось.
- Так; но сознайтесь, что и в вас есть частица того тщеславия, о
котором я сейчас говорил.
- Например?
- Например, ведь вы, - извините мой вопрос, - вы бы не пошли замуж за
богатого человека?
- Если б я его очень любила... Нет, кажется, и тогда бы не пошла.
- А! вот видите! - воскликнул Аркадий и, погодя немного, прибавил: - А
отчего бы вы за него не пошли?
- Оттого, что и в песне про неровнюшку поется.
- Вы, может быть, хотите властвовать или...
- О нет! к чему это? Напротив, я готова покоряться, только неравенство
тяжело. А уважать себя и покоряться - это я понимаю; это счастье; но
подчиненное существование... Нет, довольно и так.
- Довольно и так, - повторил за Катей Аркадий. - Да, да, - продолжал
он, - вы недаром одной крови с Анной Сергеевной; вы так же самостоятельны,
как она; но вы более скрытны. Вы, я уверен, ни за что первая не выскажете
своего чувства, как бы оно ни было сильно и свято...
- Да как же иначе? - спросила Катя.
- Вы одинаково умны; у вас столько же, если не больше, характера, как у
ней...
- Не сравнивайте меня с сестрой, пожалуйста, - поспешно перебила Катя,
- это для меня слишком невыгодно. Вы как будто забыли, что сестра и
красавица, и умница, и... вам в особенности, Аркадий Николаевич, не
следовало бы говорить такие слова, и еще с таким серьезным лицом.
- Что значит это: вам в особенности, - и из чего вы заключаете, что я
шучу?
- Конечно, вы шутите.
- Вы думаете? А что, если я убежден в том, что я говорю? Если я нахожу,
что я еще не довольно сильно выразился?
- Я вас не понимаю.
- В самом деле? Ну, теперь я вижу: я точно слишком превозносил вашу
наблюдательность.
- Как?
Аркадий ничего не ответил и отвернулся, а Катя отыскала в корзинке еще
несколько крошек и начала бросать их воробьям; но взмах ее руки был слишком
силен, и они улетали прочь, не успевши клюнуть.
- Катерина Сергеевна! - заговорил вдруг Аркадий, - вам это, вероятно,
все равно: но знайте, что я вас не только на вашу сестру, - ни на кого в
свете не променяю.
Он встал и быстро удалился, как бы испугавшись слов, сорвавшихся у него
с языка.
А Катя уронила обе руки вместе с корзинкой на колени и, наклонив
голову, долго смотрела вслед Аркадию. Понемногу алая краска чуть-чуть
выступила на ее щеки; но губы не улыбались, и темные глаза выражали
недоумение и какое-то другое, пока еще безымянное чувство.
- Ты одна? - раздался возле нее голос Анны Сергеевны. - Кажется, ты
пошла в сад с Аркадием.
Катя не спеша перевела свои глаза на сестру (изящно, даже изысканно
одетая, она стояла на дорожке и кончиком раскрытого зонтика шевелила уши
Фифи) и не спеша промолвила:
- Я одна.
- Я это вижу, - отвечала та со смехом, - он, стало быть, ушел к себе?
- Да.
- Вы вместе читали?
- Да.
Анна Сергеевна взяла Катю за подбородок и приподняла ее лицо.
- Вы не поссорились, надеюсь?
- Нет, - сказала Катя и тихо отвела сестрину руку.
- Как ты торжественно отвечаешь! Я думала найти его здесь и предложить
ему пойти гулять со мною. Он сам меня все просит об этом. Тебе из города
привезли ботинки, поди примерь их: я уже вчера заметила, что твои прежние
совсем износились. Вообще ты не довольно этим занимаешься, а у тебя еще
такие прелестные ножки! И руки твои хороши... только велики; так надо
ножками брать. Но ты у меня не кокетка.
Анна Сергеевна отправилась дальше по дорожке, слегка шумя своим
красивым платьем; Катя поднялась со скамейки и, взяв с собою Гейне, ушла
тоже - только не примерять ботинки.
"Прелестные ножки, - думала она, медленно и легко всходя по раскаленным
от солнца каменным ступеням террасы, - прелестные ножки, говорите вы... Ну,
он и будет у них".
Но ей тотчас стало стыдно, и она проворно побежала вверх.
Аркадий пошел по коридору к себе в комнату; дворецкий нагнал его и
доложил, что у него сидит господин Базаров.
- Евгений! - пробормотал почти с испугом Аркадий, - давно ли он
приехал?
- Сию минуту пожаловали и приказали о себе Анне Сергеевне не
докладывать, а прямо к вам себя приказали провести.
"Уж не несчастье ли какое у нас дома? - подумал Аркадий и, торопливо
взбежав по лестнице, разом отворил дверь. Вид Базарова тотчас его успокоил,
хотя более опытный глаз, вероятно, открыл бы в энергической по-прежнему, но
осунувшейся фигуре нежданного гостя признаки внутреннего волнения. С пыльною
шинелью на плечах, с картузом на голове, сидел он на оконнице; он не
поднялся и тогда, когда Аркадий бросился с шумными восклицаниями к нему на
шею.
- Вот неожиданно! Какими судьбами! - твердил он, суетясь по комнате,
как человек, который и сам воображает и желает показать, что он радуется. -
Ведь у нас все в доме благополучно, все здоровы, не правда ли?
- Все у вас благополучно, но не все здоровы, - проговорил Базаров. - А
ты не тараторь, вели принести мне квасу, присядь и слушай, что я тебе сообщу
в немногих, но, надеюсь, довольно сильных выражениях.
Аркадий притих, а Базаров рассказал ему свою дуэль с Павлом Петровичем.
Аркадий очень удивился и даже опечалился; но не почел нужным это выказать;
он только спросил, действительно ли не опасна рана его дяди? и, получив
ответ, что она - самая интересная, только не в медицинском отношении,
принужденно улыбнулся, а на сердце ему и жутко сделалось, и как-то стыдно.
Базаров как будто его понял.
- Да, брат, - промолвил он, - вот что значит с феодалами пожить. Сам в
феодалы попадешь и в рыцарских турнирах участвовать будешь. Ну-с, вот я и
отправился к "отцам", - так заключил Базаров, - и на дороге завернул сюда...
чтобы все это передать, сказал бы я, если б я не почитал бесполезную ложь -
глупостью. Нет, я завернул сюда - черт знает зачем. Видишь ли, человеку
иногда полезно взять себя за хохол да выдернуть себя вон, как редьку из
гряды; это я совершил на днях... Но мне захотелось взглянуть еще раз на то,
с чем я расстался, на ту гряду, где я сидел.
- Я надеюсь, что эти слова ко мне не относятся, - возразил с волнением
Аркадий, - я надеюсь, что ты не думаешь расстаться со мной.
Базаров пристально, почти пронзительно взглянул на него.
- Будто это так огорчит тебя? Мне сдается, что ты уже расстался со
мною. Ты такой свеженький да чистенький... должно быть, твои дела с Анной
Сергеевной идут отлично.
- Какие мои дела с Анной Сергеевной?
- Да разве ты не для нее сюда приехал из города, птенчик? Кстати, как
там подвизаются воскресные школы? Разве ты не влюблен в нее? Или уже тебе
пришла пора скромничать?
- Евгений, ты знаешь, я всегда был откровенен с тобою; могу тебя
уверить, божусь тебе, что ты ошибаешься.
- Гм! Новое слово, - заметил вполголоса Базаров. - Но тебе не для чего
горячиться, мне ведь это совершенно все равно. Романтик сказал бы: я
чувствую, что наши дороги начинают расходиться, а я просто говорю, что мы
друг другу приелись.
- Евгений...
- Душа моя, это не беда; то ли еще на свете приедается! А теперь, я
думаю, не проститься ли нам? С тех пор как я здесь, я препакостно себя
чувствую, точно начитался писем Гоголя к калужской губернаторше. Кстати ж, я
не велел откладывать лошадей.
- Помилуй, это невозможно!
- А почему?
- Я уже не говорю о себе; но это будет в высшей степени невежливо перед
Анной Сергеевной, которая непременно пожелает тебя видеть.
- Ну, в этом ты ошибаешься.
- А я, напротив, уверен, что я прав, - возразил Аркадий. - И к чему ты
притворяешься? Уж коли на то пошло, разве ты сам не для нее сюда приехал?
- Это, может быть, и справедливо, но ты все-таки ошибаешься.
Но Аркадий был прав. Анна Сергеевна пожелала повидаться с Базаровым и
пригласила его к себе через дворецкого. Базаров переоделся, прежде чем пошел
к ней: оказалось, что он уложил свое новое платье так, что оно было у него
под рукою.
Одинцова его приняла не в той комнате, где он так неожиданно объяснился
ей в любви, а в гостиной. Она любезно протянула ему кончики пальцев, но лицо
ее выражало невольное напряжение.
- Анна Сергеевна, - |
