О
Фенечке, которой тогда минул уже семнадцатый год, никто не говорил, и редкий
ее видел: она жила тихонько, скромненько, и только по воскресеньям Николай
Петрович замечал в приходской церкви, где-нибудь в сторонке, тонкий профиль
ее беленького лица. Так прошло более года.
В одно утро Арина явилась к нему в кабинет и, по обыкновению, низко
поклонившись, спросила его, не может ли он помочь ее дочке, которой искра из
печки попала в глаз. Николай Петрович, как все домоседы, занимался лечением
и даже выписал гомеопатическую аптечку. Он тотчас велел Арине привести
больную. Узнав, что барин ее зовет, Фенечка очень перетрусилась, однако
пошла за матерью. Николай Петрович подвел ее к окну и взял ее обеими руками
за голову. Рассмотрев хорошенько ее покрасневший и воспаленный глаз, он
прописал ей примочку, которую тут же сам составил, и, разорвав на части свой
платок, показал ей, как надо примачивать. Фенечка выслушала его и хотела
выйти. "Поцелуй же ручку у барина, глупенькая", - сказала ей Арина. Николай
Петрович не дал ей своей руки и, сконфузившись, сам поцеловал ее в
наклоненную голову, в пробор. Фенечкин глаз скоро выздоровел, но
впечатление, произведенное ею на Николая Петровича, прошло не скоро. Ему все
мерещилось это чистое, нежное, боязливо приподнятое лицо; он чувствовал под
ладонями рук своих эти мягкие волосы, видел эти невинные, слегка раскрытые
губы, из-за которых влажно блистали на солнце жемчужные зубки. Он начал с
большим вниманием глядеть на нее в церкви, старался заговаривать с нею.
Сначала она его дичилась и однажды, перед вечером, встретив его на узкой
тропинке, проложенной пешеходами через ржаное поле, зашла в высокую, густую
рожь, поросшую полынью и васильками, чтобы только не попасться ему на глаза.
Он увидал ее головку сквозь золотую сетку колосьев, откуда она высматривала,
как зверок, и ласково крикнул ей:
- Здравствуй, Фенечка! Я не кусаюсь.
- Здравствуйте, - прошептала она, не выходя из своей засады.
Понемногу она стала привыкать к нему, но все еще робела в его
присутствии, как вдруг ее мать Арина умерла от холеры. Куда было деваться
Фенечке? Она наследовала от своей матери любовь к порядку, рассудительность
и степенность; но она была так молода, так одинока; Николай Петрович был сам
такой добрый и скромный... Остальное досказывать нечего...
- Так-таки брат к тебе и вошел? - спрашивал ее Николай Петрович. -
Постучался и вошел?
- Да-с.
- Ну, это хорошо. Дай-ка мне покачать Митю.
И Николай Петрович начал его подбрасывать почти под самый потолок, к
великому удовольствию малютки и к немалому беспокойству матери, которая при
всяком его взлете протягивала руки к обнажавшимся его ножкам.
А Павел Петрович вернулся в свой изящный кабинет, оклеенный по стенам
красивыми обоями дикого цвета, с развешанным оружием на пестром персидском
ковре, с ореховою мебелью, обитой темно-зеленым трипом, с библиотекой
renaissance* из старого черного дуба, с бронзовыми статуэтками на
великолепном письменном столе, с камином... Он бросился на диван, заложил
руки за голову и остался неподвижен, почти с отчаяньем глядя в потолок.
Захотел ли он скрыть от самых стен, что у него происходило на лице, по
другой ли какой причине, только он встал, отстегнул тяжелые занавески окон и
опять бросился на диван.
______________
* в стиле эпохи Возрождения (франц.).
IX
В тот же день и Базаров познакомился с Фенечкой. Он вместе с Аркадием
ходил по саду и толковал ему, почему иные деревца, особенно дубки, не
принялись.
- Надо серебристых тополей побольше здесь сажать, да елок, да, пожалуй,
липок, подбавивши чернозему. Вон беседка принялась хорошо, - прибавил он, -
потому что акация да сирень - ребята добрые, ухода не требуют. Ба, да тут
кто-то есть.
В беседке сидела Фенечка с Дуняшей и Митей. Базаров остановился, а
Аркадий кивнул головою Фенечке, как старый знакомый.
- Кто это? - спросил его Базаров, как только они прошли мимо. - Какая
хорошенькая!
- Да ты о ком говоришь?
- Известно о ком: одна только хорошенькая.
Аркадий, не без замешательства, объяснил ему в коротких словах, кто
была Фенечка.
- Ага! - промолвил Базаров, - у твоего отца, видно, губа не дура. А он
мне нравится, твой отец, ей-ей! Он молодец. Однако надо познакомиться, -
прибавил он и отправился назад к беседке.
- Евгений! - с испугом крикнул ему вослед Аркадий, - осторожней, ради
Бога.
- Не волнуйся, - проговорил Базаров, - народ мы тертый, в городах
живали.
Приблизясь к Фенечке, он скинул картуз.
- Позвольте представиться, - начал он с вежливым поклоном, - Аркадию
Николаевичу приятель и человек смирный.
Фенечка приподнялась со скамейки и глядела на него молча.
- Какой ребенок чудесный! - продолжал Базаров. - Не беспокойтесь, я еще
никого не сглазил. Что это у него щеки такие красные? Зубки, что ли,
прорезаются?
- Да-с, - промолвила Фенечка, - четверо зубков у него уже прорезались,
а теперь вот десны опять припухли.
- Покажите-ка... да вы не бойтесь, я доктор.
Базаров взял на руки ребенка, который, к удивлению и Фенечки и Дуняши,
не оказал никакого сопротивления и не испугался.
- Вижу, вижу... Ничего, все в порядке: зубастый будет. Если что
случится, скажите мне. А сами вы здоровы?
- Здорова, слава Богу.
- Слава Богу - лучше всего. А вы? - прибавил Базаров, обращаясь к
Дуняше.
Дуняша, девушка очень строгая в хоромах и хохотунья за воротами, только
фыркнула ему в ответ.
- Ну и прекрасно. Вот вам ваш богатырь. Фенечка приняла ребенка к себе
на руки.
- Как он у вас тихо сидел, - промолвила она вполголоса.
- У меня все дети тихо сидят, - отвечал Базаров, - я такую штуку знаю.
- Дети чувствуют, кто их любит, - заметила Дуняша.
- Это точно, - подтвердила Фенечка. - Вот и Митя, к иному ни за что на
руки не пойдет.
- А ко мне пойдет? - спросил Аркадий, который, постояв некоторое время
в отдалении, приблизился к беседке.
Он поманил к себе Митю, но Митя откинул голову назад и запищал, что
очень смутило Фенечку.
- В другой раз, когда привыкнуть успеет, - снисходительно промолвил
Аркадий, и оба приятеля удалились.
- Как бишь ее зовут? - спросил Базаров.
- Фенечкой... Федосьей, - ответил Аркадий.
- А по батюшке? Это тоже нужно знать.
- Николаевной.
- Bene*. Мне нравится в ней то, что она не слишком конфузится? Иной,
пожалуй, это-то и осудил бы в ней. Что за вздор? чего конфузиться? Она мать
- ну и права.
______________
* Хорошо (лат.).
- Она-то права, - заметил Аркадий, - но вот отец мой...
- И он прав, - перебил Базаров.
- Ну, нет, я не нахожу.
- Видно, лишний наследничек нам не по нутру?
- Как тебе не стыдно предполагать во мне такие мысли! - с жаром
подхватил Аркадий. - Я не с этой точки зрения почитаю отца неправым; я
нахожу, что он должен бы жениться на ней.
- Эге-ге! - спокойно проговорил Базаров. - Вот мы какие великодушные!
Ты придаешь еще значение браку; я этого от тебя не ожидал.
Приятели сделали несколько шагов в молчанье.
- Видел я все заведения твоего отца, - начал опять Базаров. - Скот
плохой, и лошади разбитые. Строения тоже подгуляли, и работники смотрят
отъявленными ленивцами; а управляющий либо дурак, либо плут, я еще не
разобрал хорошенько.
- Строг же ты сегодня, Евгений Васильевич.
- И добрые мужички надуют твоего отца всенепременно. Знаешь поговорку:
"Русский мужик бога слопает".
- Я начинаю соглашаться с дядей, - заметил Аркадий, - ты решительно
дурного мнения о русских.
- Эка важность! Русский человек только тем и хорош, что он сам о себе
прескверного мнения. Важно то, что дважды два четыре, а остальное все
пустяки.
- И природа пустяки? - проговорил Аркадий, задумчиво глядя вдаль на
пестрые поля, красиво и мягко освещенные уже невысоким солнцем.
- И природа пустяки в том значении, в каком ты ее понимаешь. Природа не
храм, а мастерская, и человек в ней работник.
Медлительные звуки виолончели долетели до них из дому в это самое
мгновение. Кто-то играл с чувством, хотя и неопытною рукою "Ожидание"
Шуберта, и медом разливалась по воздуху сладостная мелодия.
- Это что? - произнес с изумлением Базаров.
- Это отец.
- Твой отец играет на виолончели?
- Да.
- Да сколько твоему отцу лет?
- Сорок четыре.
Базаров вдруг расхохотался.
- Чему же ты смеешься?
- Помилуй! в сорок четыре года человек, pater familias*, в ...м уезде -
играет на виолончели!
______________
* отец семейства (лат.).
Базаров продолжал хохотать; но Аркадий, как ни благоговел перед своим
учителем, на этот раз даже не улыбнулся.
X
Прошло около двух недель. Жизнь в Марьине текла своим порядком: Аркадий
сибаритствовал, Базаров работал. Все в доме привыкли к нему, к его небрежным
манерам, к его немногосложным и отрывочным речам. Фенечка, в особенности, до
того с ним освоилась, что однажды ночью велела разбудить его: с Митей
сделались судороги; и он пришел и, по обыкновению, полушутя, полузевая,
просидел у ней часа два и помог ребенку. Зато Павел Петрович всеми силами
души своей возненавидел Базарова: он считал его гордецом, нахалом, циником,
плебеем; он подозревал, что Базаров не уважает его, что он едва ли не
презирает его - его, Павла Кирсанова! Николай Петрович побаивался молодого
"нигилиста" и сомневался в пользе его влияния на Аркадия; но он охотно его
слушал, охотно присутствовал при его физических и химических опытах. Базаров
привез с собой микроскоп и по целым часам с ним возился. Слуги также
привязались к нему, хотя он над ними подтрунивал: они чувствовали, что он
все-таки свой брат, не барин. Дуняша охотно с ним хихикала и искоса,
значительно посматривала на него, пробегая мимо "перепелочкой"; Петр,
человек до крайности самолюбивый и глупый, вечно с напряженными морщинами на
лбу, человек, которого все достоинство состояло в том, что он глядел учтиво,
читал по складам и часто чистил щеточкой свой сюртучок, - и тот ухмылялся и
светлел, как только Базаров обращал на него внимание; дворовые мальчишки
бегали за "дохтуром", как собачонки. Один старик Прокофьич не любил его, с
угрюмым видом подавал ему за столом кушанья, называл его "живодером" и
"прощелыгой" и уверял, что он с своими бакенбардами - настоящая свинья в
кусте. Прокофьич, по-своему, был аристократ не хуже Павла Петровича.
Наступили лучшие дни в году - первые дни июня. Погода стояла
прекрасная; правда, издали грозилась опять холера, но жители ...й губернии
успели уже привыкнуть к ее посещениям. Базаров вставал очень рано и
отправлялся версты за две, за три, не гулять - он прогулок без дела терпеть
не мог, - а собирать травы, насекомых. Иногда он брал с собой Аркадия. На
возвратном пути у них обыкновенно завязывался спор, и Аркадий обыкновенно
оставался побежденным, хотя говорил больше своего товарища.
Однажды они как-то долго замешкались; Николай Петрович вышел к ним
навстречу в сад и, поравнявшись с беседкой, вдруг услышал быстрые шаги и
голоса обоих молодых людей. Они шли по ту сторону беседки и не могли его
видеть.
- Ты отца недостаточно знаешь, - говорил Аркадий.
Николай Петрович притаился.
- Твой отец добрый малый, - промолвил Базаров, - но он человек
отставной, его песенка спета.
Николай Петрович приник ухом... Аркадий ничего не отвечал.
"Отставной человек" постоял минуты две неподвижно и медленно поплелся
домой.
- Третьего дня, я смотрю, он Пушкина читает, - продолжал между тем
Базаров. - Растолкуй ему, пожалуйста, что это никуда не годится. Ведь он не
мальчик: пора бросить эту ерунду. И охота же быть романтиком в нынешнее
время! Дай ему что-нибудь дельное почитать.
- Что бы ему дать? - спросил Аркадий.
- Да, я думаю, Бюхнерово "Stoff und Kraft"* на первый случай.
______________
* "Материя и сила" (нем.).
- Я сам так думаю, - заметил одобрительно Аркадий. - "Stoff und Kraft"
написано популярным языком...
- Вот как мы с тобой, - говорил в тот же день после обеда Николай
Петрович своему брату, сидя у него в кабинете, - в отставные люди попали,
песенка наша спета. Что ж? Может быть, Базаров и прав; но мне, признаюсь,
одно больно: я надеялся именно теперь тесно и дружески сойтись с Аркадием, а
выходит, что я остался назади, он ушел вперед, и понять мы друг друга не
можем.
- Да почему он ушел вперед? И чем он от нас так уж очень отличается? -
с нетерпением воскликнул Павел Петрович. - Это все ему в голову синьор этот
вбил, нигилист этот. Ненавижу я этого лекаришку; по-моему, он просто
шарлатан; я уверен, что со всеми своими лягушками он и в физике недалеко
ушел.
- Нет, брат, ты этого не говори: Базаров умен и знающ.
- И самолюбие какое противное, - перебил опять Павел Петрович.
- Да, - заметил Николай Петрович, - он самолюбив. Но без этого, видно,
нельзя; только вот чего я в толк не возьму. Кажется, я все делаю, чтобы не
отстать от века: крестьян устроил, ферму завел, так что даже меня во всей
губернии красным величают; читаю, учусь, вообще стараюсь стать в уровень |
