я ее давно знаю.
- Какая она красивая!
- Заметила ты ее туалет? - вмешалась Капитолина
Марковна.- Десять семейств можно бы целый год прокормить на те деньги,
которых стоят одни ее кружева! Это с ней шел ее муж? - обратилась она к
Литвинову.
- Муж.
- Он, должно быть, ужасно богат?
- Право, не знаю; не думаю.
- А чин у него какой?
- Чин генеральский.
- Какие у нее глаза! - проговорила Татьяна.- И выражение в них какое
странное: и задумчивое, и проницательное ... я таких глаз не видывала.
Литвинов ничего не отвечал; ему казалось, что он опять чувствует на
лице своем вопрошающий взгляд Татьяны, но он ошибался: она глядела себе под
ноги, на песок дорожки.
- Боже мой! Кто этот урод? - воскликнула вдруг Капитолина Марковна,
указывая пальцем на низенький шарабан, в котором, нагло развалясь, лежала
рыжая и курносая женщина в необыкновенно пышном наряде и лиловых чулках.
- Этот урод! Помилуйте, это известная мамзель Кора.
- Кто?
- Мамзель Кора... Парижская... знаменитость.
- Как? эта моська? Да ведь она пребезобразная?
- Видно, это не мешает.
Капитолина Марковна только руками развела.
- Ну ваш Баден! - промолвила она, наконец. - А можно тут на скамейке
присесть? Я что-то устала.
- Конечно, можно, Капитолина Марковна... На то и скамейки поставлены.
- Да ведь господь вас знает! Вон, говорят, в Париже на бульварах тоже
стоят скамейки, а сесть на них неприлично.
Литвинов ничего не возразил Капитолине Марковне; он только в это
мгновенье сообразил, что в двух шагах оттуда находилось то самое место, где
он имел с Ириной объяснение, которое все решило. Потом он вспомнил, что он
сегодня заметил у ней на щеке небольшое розовое пятно...
Капитолина Марковна опустилась на скамейку, Татьяна села возле нее.
Литвинов остался на дорожке; между им и Татьяной - или это ему только
чудилось? - совершалось что-то... бессознательно и постепенно.
- Ах, она шутовка, шутовка,- произнесла Капитолина Марковна, с
сожалением покачивая головой.- Вот ее туалет продать, так не десять, а сто
семейств прокормить можно. Видели вы, у ней под шляпкой, на рыжих-то на
волосах, бриллианты? Это днем-то бриллианты, а?
- У ней волоса не рыжие,- заметил Литвинов,- она их красит в рыжий
цвет, теперь это в моде.
Капитолина Марковна опять руками развела и даже задумалась.
- Ну,- проговорила она наконец,- у нас, в Дрездене, до такого скандала
еще не дошло. Потому все-таки подальше от Парижа. Вы того же мнения, не
правда ли, Григорий Михайлыч?
- Я? - отвечал Литвинов, а сам подумал: "О чем бишь это она?" - Я?
Конечно... конечно...
Но тут послышались неторопливые шаги, и к скамейке приблизился Потугин.
- Здравствуйте, Григорий Михайлыч,- проговорил он, посмеиваясь и кивая
головой.
Литвинов тотчас схватил его за руку - Здравствуйте, здравствуйте,
Созонт Иваныч. Я, кажется, сейчас встретил вас с... вот сейчас, в аллее.
- Да, это был я.
Потугин почтительно поклонился сидевшим дамам.
- Позвольте вас представить, Созонт Иваныч. Мои хорошие знакомые,
родственницы, только что приехали в Баден. Потугин, Созонт Иваныч, наш
соотечественник, тоже баденский гость.
Обе дамы приподнялись немного. Потугин возобновил свои поклоны.
- Здесь настоящий раут,- начала тонким голоском Капитолина Марковна;
добродушная старая девица легко робела, но пуще всего старалась не ударить в
грязь лицом, - все считают приятным долгом побывать здесь.
- Баден, точно, приятное место,- ответил Потугин, искоса посматривая на
Татьяну,- очень приятное место Баден.
- Да; только уж слишком аристократично, сколько я могу судить. Вот мы с
ней жили в Дрездене все это время ... очень интересный город; но здесь
решительно раут.
"Понравилось словцо",- подумал Потугин.- Это вы совершенно справедливо
изволили заметить,- произнес он громко,- зато природа здесь удивительная и
местоположение такое, какое редко можно найти. Ваша спутница в особенности
должна это оценить. Не правда ли, сударыня? - прибавил он, обращаясь на
этот раз прямо к Татьяне.
Татьяна подняла на Потугина свои большие, ясные глаза. Казалось, она
недоумевала, чего хотят от нее, и зачем Литвинов познакомил ее, в первый же
день приезда, с этим неизвестным человеком, у которого, впрочем, умное и
доброе лицо и который глядит на нее приветливо и дружелюбно.
- Да,- промолвила она наконец,- здесь очень хорошо.
- Вам надобно посетить Старый замок,- продолжал Потугин,- в особенности
советую вам съездить в Ибург.
- Саксонская Швейцария,- начала было Капитолина Марковна...
Взрыв трубных звуков прокатился по аллее: это военный прусский оркестр
из Раштадта (в 1862 году Раштадт был еще союзною крепостью) начинал свой
еженедельный концерт в павильоне. Капитолина Марковна тотчас встала.
- Музыка! - промолвила она.- Музыка а lа Соnversation!.. Надо туда
идти. Ведь теперь четвертый час, не правда ли? Общество теперь собирается?
- Да,- отвечал Потугин,- теперь самый для общества модный час, и музыка
прекрасная.
- Ну, так мешкать нечего. Таня, пойдем.
- Вы позволите сопровождать вас? - спросил Потугин, к немалому
удивлению Литвинова: ему и в голову прийти не могло, что Потугина прислала
Ирина. Капитолина Марковна осклабилась.
- С великим удовольствием, мсье... мсье...
- Потугин,- подсказал тот и предложил ей руку.
Литвинов подал свою Татьяне, и обе четы направились к
Конверсационсгаузу.
Потугин продолжал рассуждать с Капитолиной Марковной. Но Литвинов шел,
ни слова не говоря, и только раза два безо всякого повода усмехнулся и слабо
прижал к себе руку Татьяны. Ложь была в этих пожатиях, на которые она не
отвечала, и Литвинов сознавал эту ложь. Не взаимное удостоверение в тесном
союзе двух отдавшихся друг другу душ выражали они, как бывало; они заменяли
- пока - слова, которых он не находил. То безмолвное, что началось между ими
обоими, росло и утверждалось. Татьяна опять внимательно, почти пристально
посмотрела на него.
То же самое продолжалось и перед Конверсационсгаузом, за столиком,
около которого они уселись все четверо, с тою только разницей, что при
суетливом шуме толпы, при громе и треске музыки молчание Литвинова казалось
более понятным. Капитолина Марковна пришла, как говорится, в совершенный
азарт; Потугин едва успевал поддакивать ей, удовлетворять ее любопытству. На
его счастье, в массе проходивших лиц внезапно появилась худощавая фигура
Суханчиковой и блеснули ее вечно прыгающие глаза. Капитолина Марковна тотчас
ее признала, подозвала ее к своему столику, усадила ее - и поднялась
словесная буря.
Потугин обратился к Татьяне и начал беседовать с нею тихим и мягким
голосом, с ласковым выражением на слегка наклоненном лице; и она, к
собственному изумлению, отвечала ему легко и свободно; ей было приятно
говорить с этим чужим, с незнакомцем, между тем как Литвинов по-прежнему
сидел неподвижно, с тою же неподвижной и нехорошей улыбкой на губах.
Наступило наконец время обеда. Музыка умолкла, толпа стала редеть.
Капитолина Марковна сочувственно простилась с Суханчиковой. Великое она к
ней возымела уважение, хоть и говорила потом своей племяннице, что уж очень
озлоблена эта особа; но зато все про всех ведает! А швейные машины
действительно надо завести, как только отпразднуется свадьба. Потугин
раскланялся; Литвинов повел своих дам домой. При входе в гостипицу ему
вручили записку: он отошел в сторону и торопливо сорвал куверт. На небольшом
клочке веленевой бумажки стояли следующие, карандашом начертанные слова:
"Приходите сегодня вечером в семь часов ко мне на одну минуту, умоляю вас.
Ирина". Литвинов сунул бумажку в карман и, обернувшись, усмехнулся опять...
кому? зачем? Татьяна спиной к нему стояла. Обед происходил за общим столом.
Литвинов сидел между Капитолиной Марковной и Татьяной и, как-то странно
оживившись, разговаривал, рассказывал анекдоты, наливал вина себе и дамам.
Он так развязно держал себя, что сидевший напротив французский пехотный
офицер из Страсбурга, с эспаньолкой и усами a la Napoleon III, нашел
возможным вмешаться в разговор и даже кончил тостом а la sante des belles
moskovites! После обеда Литвинов проводил обеих дам в их комнату и, постояв
немного у окна и насупившись, внезапно объявил, что должен отлучиться на
короткое время по делу, но вернется к вечеру непременно. Татьяна ничего не
сказала, побледнела и опустила глаза. Капитолина Марковна имела привычку
спать после обеда; Татьяне было известно, что Литвинов знал эту привычку за
ее теткой: она ожидала, что он этим воспользуется, что он останется, так как
он с самого приезда еще не был наедине с нею, не поговорил с ней откровенно.
И вот он уходит! Как это понять? И вообще все его поведение в течение
дня...
Литвинов поспешил удалиться, не дожидаясь возражений; Капитолина
Марковна легла на диван и, поохавши и вздохнувши раза два, заснула
безмятежным сном, а Татьяна отошла в угол и села на кресло, крепко скрестив
на груди руки.
ХIХ
Литвинов проворно всходил по лестнице Ноtel de l'Europe... Девочка лет
тринадцати, с калмыцким лукавым личиком, которая, по-видимому, его
караулила, остановила его, сказавши ему по-русски: "Пожалуйте сюда; Ирина
Павловна сейчас придут". Он посмотрел на нее с недоумением . Она улыбнулась,
повторила: "Пожалуйте, пожалуйте", - и ввела его в небольшую комнату,
находившуюся напротив Ирининой спальни и наполненную дорожными сундуками и
чемоданами, а сама тотчас исчезла, легохонько притворивши дверь. Не успел
Литвинов оглянуться, как та же дверь быстро распахнулась и в розовом бальном
платье, с жемчугом в волосах и на шее, появилась Ирина. Она так и бросилась
к нему, схватила его за обе руки и несколько мгновений оставалась
безмолвной; глаза ее сияли и грудь поднималась, словно она взбежала на
высоту.
- Я не могла принять... вас там,- начала она торопливым шепотом,- мы
сейчас едем на званый обед, но я непременно хотела вас видеть... Ведь это
ваша невеста была, с которой я вас встретила сегодня?
- Да, это была моя невеста,- проговорил Литвинов, упирая на слове
"была".
- Так вот я хотела увидать вас на одну минуту, чтобы сказать вам, что
вы должны считать себя совершенно свободным, что все то, что произошло
вчера, не должно нисколько менять ваши решения...
- Ирина! - воскликнул Литвинов,- зачем ты это говоришь ?
Он произнес эти слова громким голосом... Беззаветная страсть прозвучала
в них. Ирина на миг невольно закрыла глаза.
- О, мой милый! - продолжала она шепотом еще более тихим, но с
увлечением неудержимым,- ты не знаешь, как я тебя люблю, но вчера я только
долг свой заплатила, я загладила прошедшую вину... Ах! я не могла отдать
тебе мою молодость, как бы я хотела, но никаких обязанностей я не наложила
на тебя, ни от какого обещания я не разрешила тебя, мой милый! Делай что
хочешь, ты свободен как воздух, ты ничем не связан, знай это, знай!
- Но я не могу жить без тебя, Ирина,- перебил ее уже шепотом Литвинов,-
я твой навек и навсегда со вчерашнего дня... Только у ног твоих могу я
дышать...
Он |
