не
способностям же его?
- Нет-с, нет-с; у него этого ничего не имеется...
- Так характеру, что ли?
- И этого нет-с, а у него много воли-с. Мы, славяне, вообще, как
известно, этим добром не богаты и перед ним пасуем. Господин Губарев захотел
быть начальником, и все его начальником признали. Что прикажете делать?!
Правительство освободило нас от крепостной зависимости, спасибо ему; но
привычки рабства слишком глубоко в нас внедрились; не скоро мы от них
отделаемся. Нам во всем и всюду нужен барин; барином этим бывает большею
частью живой субъект, иногда какое-нибудь так называемое направление над
нами власть возымеет... теперь, например, мы все к естественным наукам в
кабалу записались... Почему, в силу каких резонов мы записываемся в кабалу,
это дело темное; такая уж, видно, наша натура. Но главное дело, чтоб был у
нас барин. Ну, вот он и есть у нас; это, значит, наш, а на все остальное мы
наплевать! Чисто холопы! И гордость холопская, и холопское уничижение.
Новый барин народился - старого долой! То был Яков, а теперь Сидор; в ухо
Якова, в ноги Сидору! Вспомните, какие в этом роде происходили у нас
проделки! Мы толкуем об отрицании как об отличительном нашем свойстве; но и
отрицаем-то мы не так, как свободный человек, разящий шпагой, а как лакей,
лупящий кулаком, да еще, пожалуй, и лупит-то он по господскому приказу.
Ну-с, а народ мы тоже мягкий; в руки нас взять не мудрено. Вот таким-то
образом и господин Губарев попал в барья; долбил-долбил в одну точку и
продолбился . Видят люди: большого мнения о себе человек, верит в себя,
приказывает - главное, приказывает; стало быть, он прав и слушаться его
надо. Все наши расколы, наши Онуфриевщины да Акулиновщины именно так и
основались. Кто палку взял, тот и капрал. У Потугина покраснели щеки и глаза
потускнели; но - странное дело! - речь его, горькая и даже злая, не
отзывалась желчью, а скорее печалью, и правдивою, искреннею печалью.
- Вы как с Губаревым познакомились? - спросил Литвинов.
- Я его давно знаю-с. И заметьте, какая у нас опять странность: иной,
например, сочинитель, что ли, весь свой век и стихами и прозой бранил
пьянство,откуп укорял... да вдруг сам взял да два винные завода купил и снял
сотню кабаков - и ничего! Другого бы с лица земли стерли, а его даже не
упрекают. Вот и господин Губарев: он и славянофил, и демократ, и социалист,
и все что угодно, а именьем его управлял и теперь еще управляет брат,
хозяин в старом вкусе, из тех, что дантистами величали. И та же госпожа
Суханчикова, которая заставляет госпожу Бичер-Стоу бить по щепам Тентелеева,
перед Губаревым чуть не ползает. А ведь только за ним и есть, что он умные
книжки читает да все в глубину устремляется. Какой у него дар слова, вы
сегодня сами судить могли; и это еще слава богу, что он мало говорит, все
только ежится. Потому что когда он в духе да нараспашку, так даже мне,
терпеливому человеку, невмочь становится. Начнет подтрунивать да грязные
анекдотцы рассказывать, да, да, наш великий господин Губарев рассказывает
грязные анекдоты и так мерзко смеется при этом...
- Будто вы так терпеливы? - промолвил Литвинов.Я, напротив, полагал...
Но позвольте узнать, как ваше имя и отчество?
Потугин отхлебнул немного киршвассеру.
- Меня зовут Созонтом... Созонтом Иванычем. Дали мне это прекрасное имя
в честь родственника, архимандрита, которому я только этим и обязан. Я, если
смею так выразиться, священнического поколения. А что вы насчет терпенья
сомневаетесь, так это напрасно: я терпелив. Я двадцать два года под
начальством родного дядюшки, действительного статского советника Иринарха
Потугина, прослужил. Вы его не изволили знать?
- Нет.
- С чем вас поздравляю. Нет, я терпелив. Но "возвратимся на первое",
как говорит почтенный мой собрат, сожженный протопоп Аввакум. Удивляюсь я,
милостивый государь, своим соотечественникам. Все унывают, все повесивши нос
ходят, и в то же время все исполнены надеждой и чуть что, так на стену и
лезут. Воть хоть бы славянофилы, к которым господин Губарев себя причисляет:
прекраснейшие люди, а та же смесь отчаяния и задора, тоже живут буквой
"буки". Все, мол, будет, будет. В наличности ничего нет, и Русь в целые
десять веков ничего своего не выработала, ни в управлении, ни в суде, ни в
науке, ни в искусстве, ни даже в ремесле... Но постойте, потерпите: все
будет. А почему будет, позвольте полюбопытствовать ? А потому,что
мы,мол,образованные люди,дрянь; но народ... о, это великий народ!Видите этот
армяк? вот откуда все пойдет. Все другие идолы разрушены; будемте же верить
в армяк. Ну, а коли армяк выдаст? Нет, он не выдаст, прочтите Кохановскую, и
очи в потолоки! Право, если б я был живописцем, вот бы я какую картину
написал: образованный человек стоит перед мужиком и кланяется ему низко:
вылечи, мол, меня, батюшка-мужичок, я пропадаю от болести;а мужик в свою
очередь низко кланяется образованному человеку: научи, мол, меня, батюшка
-барин, я пропадаю от темноты. Ну, и, разумеется, оба ни с места. А стоило
бы только действительно смириться - не на одних словах - да попризанять у
старших братьев, что они придумали и лучше нас и прежде нас! Кельнер, нох
эйн глэзхен кирш! Вы не думайте, что я пьяница, но алкоголь развязывает мне
язык.
- После того, что вы сейчас сказали,- промолвил с улыбкой Литвинов,-
мне нечего и спрашивать, к какой вы принадлежите партии и какого мнения вы о
Европе. Но позвольте мне сделать вам одно замечание. Вот вы говорите, что
нам следует занимать, перенимать у наших старших братьев; но как же возможно
перенимать, не соображаясь с условиями климата, почвы, с местными, с
народными особенностями? Отец мой, помнится, выписал от Бутенопов чугунную,
отлично зарекомендованную веялку; веялка эта, точно, была очень хороша - и
что же? Она целых пять лет простояла в сарае безо всякой пользы, пока ее не
заменила деревянная американская - гораздо более подходящая к нашему быту и
к нашим привычкам, как вообще все американские машины. Нельзя, Созонт
Иванович,перенимать зря.
Потугин приподнял голову.
- Не ожидал я от вас такого возражения, почтеннейший Григорий
Михайлович,- начал он погодя немного.- Кто же вас заставляет перенимать зря?
Ведь вы чужое берете не потому, что оно чужое, а потому, что оно вам
пригодно: стало быть, вы соображаете, вы выбираете. А что до результатов -
так вы не извольте беспокоиться: своеобразность в них будет в силу самых
этих местных, климатических и прочих условий, о которых вы упоминаете. Вы
только предлагайте пищу добрую, а народный желудок ее переварит по-своему; и
со временем, когда организм окрепнет, он даст свой сок. Возьмите пример хоть
с нашего языка. Петр Великий наводнил его тысячами чужеземных слов,
голландских, французских, немецких: слова эти выражали понятия, с которыми
нужно было познакомить русский народ; не мудрствуя и не церемонясь.. Петр
вливал эти слова целиком, ушатами, бочками в нашу утробу. Сперва - точно,
вышло нечто чудовищное, а потом - началось именно то перевариванье, о
котором я вам докладывал. Понятия привились и усвоились; чужие формы
постепенно испарились, язык в собственных недрах нашел чем их заменить - и
теперь ваш покорный слуга, стилист весьма посредственный, берется перевести
любую страницу из Гегеля... да-с, да-с, из Гегеля... не употребив ни одного
неславянского слова. Что произошло с языком, то, должно надеяться,
произойдет и в других сферах. Весь вопрос в том - крепка ли натура? а наша
натура - ничего, выдержит:-не в таких была передрягах. Бояться за свое
здоровье, за свою самостоятельность могут одни нервные больные да слабые
народы; точно так же как восторгаться до пены у рта тому,что мы,
мол,русские,- способны одни праздные люди. Я очень забочусь о своем
здоровье, но в восторг от него не прихожу: совестно-с.
- Все так, Созонт Иваныч,- заговорил в свою очередь Литвинов,- но зачем
же непременно подвергать нас подобным испытаниям? Сами ж вы говорите, что
сначала вышло нечто чудовищное! Ну - а коли это чудовищное так бы и
осталось? Да оно и осталось, вы сами знаете.
- Только не в языке - а уж это много значит! А наш народ не я делал;не
я виноват,что ему суждено проходить через такую школу. "Немцы правильно
развивались, кричат славянофилы,- подавайте и нам правильное развитие !" Да
где ж его взять, когда самый первый исторический поступок нашего племени -
призвание себе князей из-за моря - есть уже неправильность, ненормальность,
которая повторяется на каждом из нас до сих пор;каждый из нас, хоть раз в
жизни, непременно чему-нибудь чужому, не русскому сказал: "Иди владети и
княжити надо мною!" Я, пожалуй, готов согласиться, что, вкладывая
иностранную суть в собственное тело, мы никак не можем наверное знать
наперед, что такое мы вкладываем: кусок хлеба или кусок яда? Да ведь
известное дело: от худого к хорошему никогда не идешь через лучшее, а всегда
через худшее,- и яд в медицине бывает полезен. Одним только тупицам или
пройдохам прилично указывать с торжеством на бедность крестьян после
освобождения, на усиленное их пьянство после уничтожения откупов... Через
худшее к хорошему!
Потугин провел рукой по лицу.
- Вы спрашивали меня, какого я мнения о Европе,начал он опять,- я
удивляюсь ей и предан ее началам до чрезвычайности и нисколько не считаю
нужным это скрывать . Я давно... нет, недавно... с некоторых пор, перестал
бояться высказывать свои убеждения... Ведь вот и вы не усомнились заявить
господину Губареву свой образ мыслей. Я, слава богу, перестал соображаться с
понятиями, воззрениями, привычками человека, с которым беседую. В сущности,
я ничего не знаю хуже той ненужной трусости, той подленькой угодливости, в
силу которой, посмотришь, иной важный сановник у нас подделывается к
ничтожному в его глазах студентику, чуть не заигрывает с ним, зайцем к нему
забегает. Ну, положим, сановник так поступает из желания популярности, а
нашему брату, разночинцу, из чего вилять? Да-с, да-с, я западник, я предан
Европе; то есть, говоря точнее, я предан образованности, той самой
образованности, над которою так мило у нас теперь потешаются,- цивилизации,-
да, да, это слово еще лучше,- и люблю ее всем сердцем, и верю в нее, и
другой веры у меня нет и не будет. Это слово: ци...ви...ли...зация (Потугин
отчетливо, с ударением произнес каждый слог) - и понятно, и чисто, и свято,
а другие все, народность там, что ли, слава, кровью пахнут... бог с ними!
- Ну, а Россию, Созонт Иваныч, свою родину, вы любите?
Потугин провел рукой по лицу.
- Я ее страстно люблю и страстно ее ненавижу.
Литвинов пожал плечами.
- Это старо, Созонт Иваныч, это общее место.
- Так что же такое? Что за беда? Вот чего испугались! Общее место! Я
знаю много хороших общих мест. Да вот, например: свобода и порядок -
известное общее место. Что ж, по-вашему, лучше, как у нас: чиноначалие и
безурядица? И притом, разве все эти фразы, от которых так много пьянеет
молодых голов: презренная буржуазия, souverainite du peuple, право на
работу,- разве они тоже не общие места? А что до любви, неразлучной |
