шести дней я почти не видел Зинаиды: она
сказывалась больною, что не мешало, однако, обычным посетителям флигеля
являться, как они выражались, на свое дежурство - всем, кроме Майданова,
который тотчас падал духом и скучал, как только не имел случая восторгаться.
Беловзоров сидел угрюмо в углу, весь застегнутый и красный, на тонком лице
графа Малевского постоянно бродила какая-то недобрая улыбка; он
действительно впал в немилость у Зинаиды и с особенным стараньем
подслуживался старой княгине, ездил с ней в ямской карете к
генерал-губернатору. Впрочем, эта поездка оказалась неудачной, и Малевскому
вышла даже неприятность: ему напомнили какую-то историю с какими-то
путейскими офицерами - и он должен был в объяснениях своих сказать, что был
тогда неопытен. Лушин приезжал раза по два в день, но оставался недолго; я
немножко боялся его после нашего последнего объяснения и в то же время
чувствовал к нему искреннее влечение. Он однажды пошел гулять со мною по
Нескучному саду, был очень добродушен и любезен, сообщал мне названия и
свойства разных трав и цветов и вдруг, как говорится, ни к селу ни к городу,
воскликнул, ударив себя по лбу: "А я, дурак, думал, что она кокетка! Видно,
жертвовать собою сладко - для иных".
- Что вы хотите этим сказать? - спросил я.
- Вам я ничего не хочу сказать, - отрывисто возразил Лушин. Меня
Зинаида избегала: мое появление - я не мог этого не заметить - производило
на нее впечатление неприятное. Она невольно отворачивалась от меня...
невольно; вот что было горько, вот что меня сокрушало! Но делать было нечего
- и я старался не попадаться ей на глаза и лишь издали ее подкарауливал, что
не всегда мне удавалось. С ней по-прежнему происходило что-то непонятное; ее
лицо стало другое, вся она другая стала. Особенно поразила меня происшедшая
в ней перемена в один теплый, тихий вечер. Я сидел на низенькой скамеечке
под широким, кустом бузины; я любил это местечко: оттуда было видно окно
Зинаидиной комнаты. Я сидел; над моей головой в потемневшей листве
хлопотливо ворошилась маленькая птичка; серая кошка, вытянув спину,
осторожно кралась в сад, и первые жуки тяжело гудели в воздухе, еще
прозрачном, хотя уже не светлом. Я сидел и смотрел на окно - и ждал, не
отворится ли оно: точно - оно отворилось, и в нем появилась Зинаида. На ней
было белое платье - и сама она, ее лицо, плечи, руки были бледны до белизны.
Она долго осталась неподвижной и долго глядела неподвижно и прямо из-под
сдвинутых бровей. Я и не знал за ней такого взгляда. Потом она стиснула
руки, крепко-крепко, поднесла их к губам, ко лбу - и вдруг, раздернув
пальцы, откинула волосы от ушей, встряхнула ими и, с какой-то решительностью
кивнув сверху вниз головой, захлопнула окно.
Дня три спустя она встретила меня в саду. Я хотел уклониться в сторону,
но она сама меня остановила.
- Дайте мне руку, - сказала она мне с прежней лаской, - мы давно с вами
не болтали.
Я взглянул на нее: глаза ее тихо светились и лицо улыбалось, точно
сквозь дымку.
- Вы все еще нездоровы? - спросил я ее.
- Нет, теперь все прошло, - отвечала она и сорвала небольшую красную
розу. - Я немножко устала, но и это пройдет.
- И вы опять будете такая же, как прежде? - спросил я. Зинаида поднесла
розу к лицу - и мне показалось, как будто отблеск ярких лепестков упал ей на
щеки.
- Разве я изменилась? - спросила она меня.
- Да, изменились, - ответил я вполголоса.
- Я с вами была холодна - я знаю, - начала Зинаида, - но вы не должны
были обращать на это внимания... Я не могла иначе... Ну, да что об этом
говорить!
- Вы не хотите, чтоб я любил вас, вот что! - воскликнул я мрачно, с
невольным порывом.
- Нет, любите меня - но не так, как прежде.
- Как же?
- Будемте друзьями - вот как! - Зинаида дала мне понюхать розу. -
Послушайте, ведь я гораздо старше вас - я могла бы быть вашей тетушкой,
право; ну, не тетушкой, старшей |
